Юлиус Эвола – единственный иностранец, на стихи которого я сделал музыку. «Вежливый Отказ»

«Вежливый Отказ»
Второй слева – Максим Трефан

…Это уже не вызывает у меня эмоций, но всё опять началось с женщины: я зашёл к однокласснику за подарком ко дню рождения возлюбленной, он позвал меня на концерт, и я впервые услышал русские группы «живьём». Годы спустя мне попался дневник того времени, и в нём запись: был в ДК «Серп и Молот», понравились: «Николай Коперник» и «Вежливый Отказ». На следующий день я стал клавишником «Коперника», через полтора года – «Отказа».

Среди коперников оказались знакомые (по джазовой студии в Гагаринском Доме Пионеров, где я подрабатывал на полставки – оттуда вышли и Гребстель из «Альянса» и МС Павлов из «Звуков Му»), два друга из одного подъезда – Митя Цветков и Костя Баранов: я зашёл к ним за сцену, получил кассету с "Родиной" и, совершенно покорённый отношением к звуку и завораживающей атмосферой этого альбома, не раздумывая отправился на следующий день к ним на репетицию в сад "Эрмитаж": так я попал внутрь круга, вышел из которого только к 2000г., прекратив регулярные выступления после автоаварии (12 лет в «Отказе» и, параллельно, по паре лет в «Альянсе» и «Коррозии Металла»).

«Альянс» с Инной Желанной. 1992 год.

С Барановым мы вновь встретились в Московском Доме Молодёжи, где я записывал рояль в своём цикле на стихи Джемаля. Он играл уже в «Альянсе», как раз записывался «Сделано в Белом», а клавишника не было. Замечательный звукорежиссёр Замо(?)раев не только дал группе комнату (день им, день – Талькову), но и одну из лучших в стране студий. Почему-то и в «Отказ» и в «Коррозию» я пришёл тоже в момент записи альбомов: "белого" мелодийного – играть там я уже не успел и ограничился заметкой на обложку, превратившейся по воле редактора в два не очень связанных абзаца – и "Russian Vodka", куда Паук вставил запись речи Кодряну, только что привезённую мною из Рима. Поскольку бывали случаи накладок одного концерта на другой, я оговаривал своё участие везде, кроме «Отказа», как приглашённого музыканта.

Последняя встреча с Митей как с москвичом (потом он женился и переселился в Бельгию) - была в Антверпене: удивительный фестиваль, на котором выступало 4 русских группы: питерские «Джунгли» и столичные... конечно, «Коперник», «Альянс» и «Отказ». Подходя к Пульману (спонсором был Ситроен), я встретил его с местной девушкой – выглядели они неадекватно счастливыми. «Можно к тебе?» – сказал Митя, и до утра в номере звучала клавинова: я играл песни Синатры, миниатюры Шумана и проч. и проч. – на кровати застыли подобно прихотливой скульптуре влюблённые, а в стеклянную стену смотрела сквозь слёзы приехавшая на концерт из Лондона русская эмигрантка. Никто не спрашивал её тогда ни о чём, а вскоре она по-дункановски погибла (шарф попал под автобус).

Роман Суслов («Вежливый Отказ») и Юрий Орлов («Николай Коперник»). Антверпен

Надо сказать, что, пожалуй, ни одна из известных мне московских групп, не распалась на оставшихся и уехавших навсегда (не считая вернувшихся) в таком количестве: оба Кости (Баранов и Гаврилов) давно в США, Олег – давно в Колумбии, Митя осел в Голландии.

…Рим – это была первая моя заграница. Отказники оформились как туристы и, попав в незнакомый город, я по какому-то наитию отправился в Папский Восточный Институт. Уже в вестибюле оказался русский католик – в результате ряда знакомств – я привёз в Москву несколько довоенных изданий Эволы: было лето 1990 (?). Тогда же я зашёл в небольшую лавку, торгующую всякой амуницией и договорился о будущем гешефте.

В следующий раз, набрав (по 10 коп.) в «Детском Мире» большое количество профилей Ленина, я выручил деньги, на которые купил все остальные книги Эволы: так в Москве появилось полное его собрание. Вообще все последующие гастроли в Европе я провёл в основном в книжных, библиотеках и всяких эмигрантских фондах, пополняя свою коллекцию и снабжая текстами московских интеллектуалов. Ещё раньше жена басиста «Коперника», колумбийка, привезла с подачи Дугина (я познакомил его с Орловым, и он стал рассказывать нам, начитавшись трудов по постмодерну, что же мы в действительности делаем) книги Серрано, первый перевод которого Жариков и издал (М. Серрано. «Воскрешение Героя», изд-во «Русское Слово». Москва. 1994 г. – прим. ред.)

Эвола – единственный иностранец, на стихи которого я сделал музыку. Делал я, конечно, песни и на стихи Головина, Мамлеева и на квазипоэтическую вариацию на семи языках главы «Пробуждение» из «Ориентация – Север» (известная книга Гейдара Джемаля – прим. ред.), но всё это не было публичным, и из той плеяды на сцене прозвучала лишь поэма Гражданкина «Борбикрена», в которую я сразу влюбился, прочитав.

Андрей Отряскин («Джунгли») и погибшая эмигрантка

Однажды Сергей Летов стал рассказывать о своей жизни в Италии, и я предложил – а давай поимпровизируем в связи с привезённой голубой книжечкой юношеских стихов барона? Он обрадовался идее, позвонил знакомому итальянцу и предложил, в свою очередь, стать на время актёром. В Доме Композиторов близилась очередная «Альтернатива», и Ухов спрашивал – что печатать в афише? Я сказал: будут фантазии на стихи Эволы с участием итальянского чтеца Тото Кутуньо. Так и напечатали в программке и (потом) в газетах. Но проблема была в том, что времени для общих репетиций уже не осталось – Летов уезжал и возвращался накануне нашего концерта. Домашний гонг эманировал спасительную мысль – использовать себя в качестве общего языка. Решено было – как только я в него ударяю, итальянец начинает молчать, а Летов играть. После него играю я, и, услышав рояль, итальянец читает вновь. Всё прошло отлично и было затем повторено в каком-то музее.

«Коперник» с «Отказом» были именно московскими группами, как и «Центр» и «ДК». Для меня это имело особое символическое значение, так как я воспринимал свою судьбу как некий текст, в котором уже было сказано, что ближайшая к Кремлю школа, непронумерованная и, стало быть, единственная, была та самая Гнесинка – первая в России музыкалка – где я учился с 7 до 18 лет (вкл.0 и 11-й классы).

Недавно, рассматривая советские газеты, я увидел заголовок: «СССР – космодром во Вселенную». Космос – другой полюс этой истории, где Кремль – медиатор между Небом и Землёй. Не случайно телеэфир у Диброва перед юбилейным концертом «Отказа» во МХАТе (2006 г.) состоял из 2-х частей: рассказе о «музыке звёзд» (переведённом в слышимый нами диапазон «звучании» космических тел) – и музыке «Отказа».

Юра Орлов, два Кости – клавишники «Альянса» и «Коперника» в тот момент (вскоре 2-й Костя стал играть – и делает это до сих пор – в «Моральном Кодексе»), Рома Суслов

Удивительно и то, что первая за несколько лет репетиция «Отказа» состоялась тогда в день первого за 15 лет концерта «Коперника». Одно время в «Копернике» была традиция собираться в кафе «Космос» на Тверской: это называлось «Клуб Миллиардеров» (характерное, кстати, название было у другой московской группы – «Монте-Кристо»). Вообще эта тема сопровождала и «Коперник» и «Отказ» постоянно – как противопоставление города деревне, мифа – воле, революции – закону. Например, базы: самая долгая была у «Отказа» в Курчатнике, где в декабре 1946-го запустили уран-графитовый реактор Ф-1, последняя у Коперника – в к/т «Уран», где затем построил свою Школу Васильев и где – совсем рядом – находится единственный в Москве алтарь, размещённый на северной стороне храма (Сретения Владимирской иконы Божьей Матери).

Движение «Отказа» было – с Севера на Юг. Группа началась в Химках («27 км» Фролова), обосновалась в Центре (Мансуровский переулок), и продолжилась в Тульской обл., куда переехал разводить лошадей наш вождь Роман. Мансуровский – это особняк архитектора Кузнецова (автора Политехнического), оставленный большевиками его семье. Здесь (д.11) – до лошадей – Роман и обитал у жены, его правнучки, снабдившей группу идеей выступать в чём-то одном, а именно, в белом. Мне она выдала дореволюционный адмиралтейский китель, на несколько лет составивший мой постоянный сценический образ вкупе с белыми клешами 1968 года. В доме напротив с детства жил Джемаль (там я и стенографировал потом заседания ЦИКРОПа, изданные в сб. «Ислам: интеллектуальные перспективы»). В соседнем – как считается – был подвал Мастера (д. 9). Здесь было место наших сборов перед всеми гастролями.

Два лика эскапизма: космонавтика и бегство «на природу». У «Коперника» это – «экспедиция к Солнцу», в «Отказе» – менее заметный, но намного более реальный мотив «бегства»: «я ухожу на Восток», «бегите глупые люди», «бегство в Египет»…

Сказав «более реальный» я имею в виду, прежде всего, профессионализм. Мои амбиции как музыканта никогда не страдали в «Отказе»: мы играли не просто хорошо. Представьте: маленький средневековый городок на Сардинии, старинный театр и в нём – изысканнейший фестиваль музыки, которую так трудно обозначить: «новая», «альтернативная», «авангардная», «независимая» – эти ярлыки мало что проясняют, но публика – несколько сот меломанов из разных стран – отлично знала, на что они приехали. Представьте: 1-й «этнический» фестиваль в Трондхейме, север Норвегии – в ночном небе разносится голос Али Хана, а я вспоминаю другое наше выступление, в Колонном Зале Дома Союзов: впервые Роман играл сидя, времена шоу с протухшим мясом казались далёким детством, всё было чопорно и пиджачно, и во 2-м отделении – Оркестр Лундстрема.

S.Wonder & Zappa. В углу – Шилклопер, внизу – Старостин.
Тётки – из того самого болгарского хора, что сэмплировал Czukay и издавали 4AD.
С Заппой 2-й справа – Тоолай Куулар, который барана у него зарезал.

Все четыре группы в моей сценической жизни объединяло только две составляющих: нонконформизм и «русскость» (от «Родины» Коперника и частушечной порой «Коррозии» до этнических опытов «Отказа» и «Альянса»). Характерно в этом «оппозиционном» духе выступление Коперника на ПРОКе в 1987-м: узнав, что в зале ожидаются Форман и Настасья Кински, группа решает играть долгую тягучую инструментальную полуимпровизацию, после которой слушателей заметно поубавилось.

Отличало же их всё остальное: стилистика, образ жизни. Если оппозиция «Альянса» («выше, выше, до самого неба») и «Коррозии Металла» («встретимся в аду», – скандировали как-то подростки в зале) была «гностической» и, по сути, мнимой, то оппозиция «Коперника» и «Отказа» – уже серьёзней: это были противоположные представления о красоте. Бегство в космос и бегство в деревню стали разными эстетическими решениями и, с точки зрения Суслова, – «красивые мелодии», скомпрометированные самим фактом своей доступности, – «территория» не менее рискованная и чуть ли не постыдная, чем и сами слова.

«Коррозия Металла» 1986 год.

Когда-то, в эпоху худсоветов, один текст не был залитован, Рома разозлился и стал петь тарабарщину: так появилась «Рыба», первая «песня без слов»: выкидывать теперь можно было что угодно. Воля к отказу от тех же мелодий, как это было, например, у Муслимгоза, стала отказом от риска, от сомнительного, от того, что можно осмеять: и «Отказ» никогда не ругали в прессе.

В 2006 г. после нескольких лет молчания, «Отказ» реанимировался: в пятницу 24 марта состоялся «юбилейный», посвящённый 20-летию, концерт в «новом» МХАТе на Тверском, где когда-то было Градоначальство (в рунете накануне появился анекдот: «Пойдёшь на «Вежливый Отказ»? – Нет, спасибо».) – затем, в пятницу 15 декабря (на следующий день Путин поздравлял мою школу с 60-летием, в Политехническом открылась фотовыставка «Москва, которой нет», а ровно 40 лет назад в «Москве» была опубликована I ч. «Мастера и Маргариты») – первый концерт в новостаром качестве существующей группы в полном составе.

Одно из самоназваний «Отказа» на некоторых афишах было – «кружок танцевальных движений и музыкальных изысканий». Косвенно-танцевальный опыт (много лет я аккомпанировал в полуподпольных кружках «танцевального движения» – именно так называли свою традицию ученицы Айседоры) воплотился в первой цитате, которая появилась в альбоме «Этнические опыты»: он начинается с русской народной «Гуляли подружки», с которой начинались обычно занятия дункановцев – кое-что из их репертуара часто звучало потом на концертах «Отказа». Первый же аккорд, который я беру во второй там песне – это начало 1-й прелюдии из последнего опуса Скрябина. Через несколько лет появилась песня «Жаль», где я играю тему из 3-го концерта Рахманинова, а во МХАТе, неожиданно для себя, воспроизвёл в финале «Рыбы» тему из «Пиковой Дамы»... и уже после этого подумал: вот тебе раз – все цитаты из русской музыки, которую я никогда не предпочитал.

«Срез сознания», объединяющий московские группы, выражался, кроме всего прочего, и в знаменитом утверждении «Москва слезам не верит» – это, конечно, не чёрствость, а различение (не случайно о «слезинке» писал питерец Достоевский).

«Вежливый Отказ» 1992 год.

Обратите внимание на разницу между теми, кто притягивался в Петербург, кто – в Москву. Здесь – центростремительное движение («Центр»), в Питере – центробежное («Аукцион», («Нате», «Выход» – словом, окно в европы…). Социальные протесты на московской сцене не приживались, и даже самые успешные из них воспринимались как провинциальные. Никогда бы «Коперник» не спел «я инженер на 100 рублей» – кого это интересовало? Нам нужны были космос и миллиарды, а негодование вызывали не условия жизни «здесь и сейчас», а условия «везде и всегда», мы не доверяли не просто слезам – самой онтологии (пусть даже в форме озорного коррозийного беснования). Даже примиренчество возможно было именно в «космизме» («Альянс»). Открывшаяся на следующий день после юбилейного концерта «Отказа» выставка «Москва, которой нет» – событие символически необыкновенно важное. (Говоря о московских группах, я говорю о прошлом, не поддающемся реанимации: можно вновь собрать те или иные составы, записать пару альбомов, однако – как у Лескова в «Некуда» – бежать оказалось и впрямь некуда: деревня не стала спасением для Суслова, который пел: «у космоса звериный оскал, а почему – не знаю»).